Мой сайт

Главная » 2010 » Июль » 9 » Рассказ

---

10:00 Рассказ

Пераначуеце У меня, а завтра после занятий решим, куда вас деть, - все тем же сухим голосом ответил на непрамовленае вопрос хозяин. -Сейчас буду пытаться скрыть под кат свой рассказ (напечатали в "огне"). Людмила Рублевская Цветок малайский льна Рассказ Атрамантавая пятно на белой поверхности парты напоминала профиль Гоголя. Низкая грывка, острый дюбаты нос, усы. Михаил столько сегодня смотрел на эту плямку, что если бы сейчас закрыл глаза - все равно продолжал бы ее видеть. Чтобы он был дежурным, то сейчас пришлось бы взять сцизорык и сашкрабаць автора Вия с крашеный доски. Но неизвестно, придется ему, Михаилу Саколичу, только что исключенному из пионеров, когда-либо навязать на руку красную повязку с надписью "Дежурный". Красная повязка - Это же доверие, а он доверия не достоин. Одноклассники расходились, непривычно прыцихлыя. Ни один, даже лучший сябрук Гришка Жамокин, не взглянул на прощание на Михаила, будто такой взгляд засвидетельствовал бы о их нетрываласць в борьбе с враждебными элементами. Директрисой, строго падцявшы и без того узкие и тусклым губы, прошла мимо Михаила в двери класса. Как будто еще вчера не улыбалась ему при встречах, не простила многочисленные прогулы и сломанный на заднем дворе школы сирень (ну, рухнули туда во время барукання с Гришко). Еще бы - как не уважать сына ответственного сотрудника из Наркомата внутренних дел! Да он, Михаил, и сам по себе ладный, якобы ожил гипсовые пионер с аллеи городского парка - круглый лицо, крупные светлые локона, широко расставленные дерзкие голубые глаза, немного курносых нос, задирыстая осанка. Все ему улыбались, все хотели с ним дружить. И за этим скрывалось не просто любовь - а страх. Михаил с пьянки удовольствием ощущал этот страх и в взгляде директрисой, и на дне озорно глаз девочки за соседней партой, и в том, как Гришка сдерживает свой кулак, чтобы не ударить в полную силу. Поэтому Саколичу на хвілю показалось, что во время собрания прывідная рука тузанула какой рубильником, и лица всех присутствующих погас изнутри, как окна, за которыми больше не горят лампочки Ильича. Один учитель географии Сигизмунд Станиславович Тарвецки (за одно имя можно знелюбиць) и после собрания не изменился - его чуть надменный надутый физияномия, наверное, вообще измениться не может. Вот кто аскалёпак старого режима. Невысокий, но падцягнуты, седые волосы и усы вложены валасинка к валасинки, как приклеены, и весь такой аккуратный, будто соринки разлетаются в стороны от одной мысли, чтобы приземлиться на его выпрасаваны касцюмчык. И к тому же этот седой дополнение к пенснэ в отличие от других преподавателей его, Михаила, честно взненавидев с первого урока. Михаил на его рассказ о знаменитых белорусах, совершали географические открытия, громко произнес, что буржуинском путешественники занимались паняволеннем негров и индейцев, и их расстреливать надо, а не учить о них. Сигизмунд Станиславович тогда зло впёрся взглядом У Михаила и процедила сквозь зубы что-то о самоуверенным невежд. А тогда началось: на каждом уроке "буржуа" (так с Михасевой подачи прозвали учителя в классе) цеплялся, задавал глупые вопросы - все, чтобы доказать, что он, Михаил, ничего не кемиць в географии. А сколько раз оставлял после уроков! Саколич сих пор без ненависти не может вспомнить: пустой класс, веселые голоса одноклассников за окнами, схиленая над книгами седая голова "буржуя". Шорох страниц, то перагортвае тонкими пальцами так часто, что Михаил сначала не мог дать веры, что человек способен так быстро читать. Но стоит загледецца, адарвавшыся от изучения раздела учебника - занудны голос: - Неужели вам неинтересно, Саколич? Не хотелось ни разу побывать в прерий? Хотя бы для того, чтобы помочь рабочим мексиканцем? Вот шашаль бумажный. И ничогенька же не боится. Все учителя школы в этом году начали преподавать на языке великого Ленина, чтобы приблизить время слияния всех народов СССР в одну мощную нацию, а он упорно говорит по-белорусски. Это он, он должен был быть сегодня на Михасева месте, и слушать про вражеские вылазки, и уныло молчать, не находя оправданий. Правда, одноклассники уроки географии любили. Михаил иногда также заслуховвався буржуинском басен о пампасах-лампасы, канквистадорав и индейских вождей. К тому же Сигизмунд Станиславович всегда приносил с собой на урок то интересное - какую-нибудь масайскую маску, с помощью которой хорошо было бы вдова образ Всемирного империализма во время выступления агитбригады, либо верной египетский пергаменте с изображениями плоскую шырокаплечых фараонов, или кусок вулканической лавы - похож на грязного весеннего льда, разбитого оспы солнечных лучей. Время и Михаил даже забывал о том, что урок ведет проклятый "буржуа". Но воспоминаний, и тогда. Особенно хорошо удалась затея с чучалам броненосцы, так удачно пачэпленага на матузки, что выскочил прямо в объятия Сигизмунда Станиславовича, когда тот открыл шкаф в кабинете географии. Атрамантавы Гоголь начал подозрительно раздвойвацца, расплывацца в радужных тумане. С спасательного забвения возвращались только что перажытыя минуты - одна за одной. Так человек прячется от дождя под навес, а когда дождь уже закончился, полотно вдруг прорывается, и накоплена на нем холодная влага абрыньваецца на голову беднягу - сразу по укропа, тогда горсть, а тогда - водопадом. Его отец - враг народа! Хорошо Замаскированный, хитрый, но его разоблачили. Трацкист, польский шпион, английский разведке. Сабатажнік и террорист. Как пионер мог жить с таким в одной квартире - и не раскусиць? Ну хоть теперь, когда уже поздно, надо твердо отречься от такого родства. Покается перед товарищами. Признаться в своем пасобництве врагу. "Ну что ты молчишь, Саколич?" Красный галстук с его почти сорвали - так что мягкая ткань неожиданно больно шаргатнула по шее. А еще - и это совсем невытумачальна, как блёкат - чей-то злобный шепот: "Носил волк, понесли и волка". Правильно, не хватало еще расплакаться! Михаил злобно пацёр глаза шорстким рукавом пиджака. Хорошо, что остался насамоце. Кто-то из-за спины тронул его за плячук. Парень испуганно посмотрел назад. Буржуа Тарвецки! Такой же чуть надменный, как всегда. - У вас есть какие-либо родственники в Минске? Михаил невразумела молчал. Учитель сделал сколько шагов и стал перед нелюбимым учеником черным столбом, таблички не хватало - "обходить за сто шагов". - Вам. нельзя домой. Михаил расклеили губы (надо же - он, оказывается, не произнес ни слова в течение всего дня). - Почему? Мама. - Вашей матери дома нет. И прислуги тоже. Тарвецки произносил слова, как на уроке, спокойно, весомо, будто составлял из тяжелых, даксканала адшлифаваных камней пирамиду - так, что лезвия в зазор НЕ всунуць. Михаил с ненавистью глянул в серые, словно мартовской небо, глаза учителя географии, скрытые предательской прозрачными стеклышко пенснэ. - Я пойду домой. Тарлецкий терпеливо повторил. - Там никого нет. Квартира опечатано. Вашу мать. забрали. Она, конечно, скоро вернется. Но пока что вам нужно где-то перебить. Вам есть к кому пойти? Друзья? Родственники? Михаил, совсем агаломшаны, смотрел на запачканную парту. Мир рассыпался, как Разбитое зеркало, осталась одна шикарная бронзовая рамка. В каждом аскалёпачку щебня крывився лицо "буржуя". Куда идти, если вместо твоего следа - кусок стены в пустой рамке? Учитель географии вздохнул и снова коснулся интеллигентской рукой плечо бывшего пионеров. - Вставайте. Михаил не сразу осознать, куда они руководствуются. Самом, ему было все равно. Только когда начали подниматься по широких ступенях подъезда каменного дома на углу Советской, вспомнил: это же дом "буржуя". Они с дружка сколько раз следили за ним, готовя сюрпризы вроде рассыпанага по брукаванцы гороха (старческого Тарлецкого, однако, не так легко оказалось свалить с ног - ловкий, гад). Двери на втором этаже распахнулась тяжело, с металёвым рыпеннем, будто в склеп. И из квартиры повлекло каким застарелый запахом. И темно там было, как в склепе. Несколько мгновений Михаил вообще ничего не мог рассмотреть и застыл нелепой куклой, выставив вперед руки. Резкий шорох - и свет ударила по глазам. Это Сигизмунд Станиславович рассунув на окнах в зале тяжелые парцьеры. Михаил закрыл глаза, а когда вернулась способность видеть. Зачем человеку столько книг? Полки поднимались от пола до высокого потолка, книги стракацели обложкой и излучает пыль. Соринки прыгали в световых столбах, якобы радовались приходу нового человека - может, не будет таким любителям аккуратности, как хозяин, закончится эта вечная война с мокрыми тряпками? . Буржуа, как есть буржуа. Но, похоже живет один: ни семьи, ни прислуги. Неужели сам убирается и готовит? - Есть хотите, молодой человек? Вопрос учителя заставила Саколича осмыслить, что - да, действительно. Мир зруйнавався, а кушать все равно хочется. И пить, оказывается, тоже ужасно хочется. Конечно, то, что подавала на стол Фаня, домработница Саколичав, было куда лучше. У учителя географии не оказалось вообще ничего вкусного. Ситно хлеб, творог, сколько скрылёчкав сала. Верх "роскоши" - баранки. Чай Тарвецки заваривать из сушеных трав. Михаил был бы не против, пока хозяин важдався на кухне, палазиць по квартире, где кроме книг на полках грувасцилася еще много цікавостак - от чучалав птаха до огромных раковин, но Тарвецки приказал гостю сидеть и не шевелиться. Во второй время так бы Михаил и послушался. Да теперь самому хотелось стаицца, затихнешь, якобы тогда беда пройдет мимо, не заметив. Но она точно знает, где тебя искать, как искушенный вор высчитывает все хитрые прятки хозяев, безошибочно вытрэсваючы деньги с вышитой подушки на диване или с развинчанага карниза. Михаил осторожно потягивать чай из зелья, глядя исподлобья на Тарвецкага, который в белой рубашке и камизэльцы выглядел еще более по-буржуинском. - Пераначуеце У меня, а завтра после занятий решим, куда вас деть, - все тем же сухим голосом ответил на непрамовленае вопрос хозяин. - Я не пойду в школу, - зацявся Михась.-Я. я в Комсомольск-на-Амуре поеду! "Буржуа" сделал милость пасмихнуцца. - Хоть на Чукотку, молодой человек. Но только после получения среднего образования. - Зачем мне теперь ваше образование? Сигизмунд Станиславович поставил на белый абрус фарфоровый филижанку с нарисованной на ней синей птицей с невероятно длинным хвостом. - Знания - единственное, что мы можем забрать с собой в любых жизненных обстоятельствах. Единственное, что не предаст. Жизнь для вас не закончена, Саколич. И давайте зъясуем. Если вы ждете, что я буду вас жалеть и вытирать вам соплей, ошибаетесь. Если вы - недостоин внимания кусок тряпки, не способен выдержать спасланы Богом испытаний, то не надо удивляться, что вами будут вытирать пол. Если вы - мужчина, так прочно и упорно выбирайцеся с яму, куда вас будут раз за разом спихваць. Учитель говорил невыносимо жестоко, будто бил по щекам истерика. Михаил вскинул калматую светлавалосую голову. - Я не тряпки! И Бога нет! - И первое, и второе вопрос человек должен решить для себя сам, не обращая внимания на мнения других. Хватило же У вас силы не отречься на собрании от своего отца. Удивительно, но вместе с всплеском ненависти к географа Михаил почувствовал удивительную легкость: якобы его, истощенным и зняверанага, кто-то сильный поднял за шиворот, адвалок сторону и страсянув: "Глаза расплюшчы, недотепа! Вот же дорога! Чего ты папёр в трясину? " Жизнь показалось чем-то отдельным от него самого, прозрачной, пропитанной светом субстанций. Она віравала вокруг, как бумажные соринки, свободно проходила сквозь тело, все создавалось с таким же солнечных парушынак, и все они могли однажды куда адляцець, как пыльца с цветы, и сплотиться со светлыми облаками. Но зачем ему облака, когда У него больше нет красного галстуке? "Враги очень хитрые, сынок, - паучьих бацька.-Ты должен верить только товарищу Сталину!" Отец очень не любил таких "интэлигенцикав", как Тарвецки, говорил, что стоит любой из них надавить - и вылезет гнилой буржуинском нутро. Может, это те, кого он "прыціскаў", интэлигенцики с гнилым нутром, и ачарнили отца, оговорили его? Ти. заразили своей гниллю, пошасцю? И. мать тоже? - Мой отец - не враг! Михаил почувствовал, что слезы наварочаюцца на глаза. Ни за что не показать своей слабости перед этим! .. Тарвецки однако, видно, заметил. Бросил чуть надменный: - Лишних насовак У меня нет! И прислуги тоже. Надеюсь, вы умеете мыть посуду, Саколич? А потом Михаил сидел на твердой кожаной диване - кожа была прибита гвоздями с масянжовыми круглыми шапочки, и диван казалась одетой в средневековый доспех, и читал взят втемную с полки дореволюционных учебник по географии - в обложке, которая напоминала зеленый мрамор, с хрупкими желтыми страницами и штампом "Аптекарский магазинъ А. И. Федоровъ" ... Тарвецки за шырозазным, как маленький корабль, столом проверял тетради. Казалось бы, география - не математика, но "буржуа" постоянно задавал то сочинения, то выписывать интересные сведения о странах... Последнее, о чем пришлось писать Михаилу, была Малайзия. Но что там насчет нее - убил, не помнил. Разве два слова: "пальмовые масло". В старом учебнике он также нашел Малайзию: "Население Ост-Индскаго архипелага состоитъ преимущественно из Малайскихъ племен, которая на востоке смешиваются съ Папуасами. Многие островитяне утратили уже нравы и веру своихъ отцов и приняли подъем влиянием колонистовъ европейский образъ жизни. " Вот бы уехать туда. Освобождать молодцы от колонистов, возвращать им их язык и нравы. А здесь пусть сами разбираются. - Интересуетесь экзотическими странами? - Михаил едва не отскочил от голоса Тарвецкага прямо над собой. - Что, уехать от проблем хочется? - Ничего не хочется.-- проворчал Михаил, немного зниякавелы от того, что его мысли будто прочитали. Тарвецки тоже присел на диван и задумна смотрел перед собой. - Один мой. знакомый тоже очень уважал и любил своего отца. Тот был когда-участникам восстания. Прошел каторги, вернулся, женился. А когда родился сын, вскоре умер от пережитого. Человек, который сдал его царским властям, бывший друг, университетский однокурсник, жил также - но в столице. Сделал карьеру, стал большим чиновником. Жена повстанец была благородной, патриотической женщин, и считала почетном связать судьбу с героем-мучеником, намного старше от себя. Она с гордостью носила свою жалобу. И когда сын падрос, решил отомстить за отца. - Убить того белогвардейцами?-Глаза Саколича заблішчэлі. - Да. Но тому не просто было убить, так как его охраняли. Он нигде не показывался сам. Тогда мой знакомый связался с группой отчаянных, которые не боялись карать палачей. Годы ушли на подготовку. Парень стал студентом университета в том городе, где жил предатель. Он изучил все его привычки и его действия. Он старался делать успехи в своей науке, чтобы стать членом Географического общества, прославиться, получить возможность посещать официальные мероприятия, где бывали высокопоставленные чиновники.. Считаете, это ему удалось. И приговор был исполнен. - Как? - К сожалению, не выстрел. Бомба. Самая популярная в то время оружие. Молодые борцы привыкли спать на Динамо, завтракать за столом, на котором стояли колбы с нитраглицэрынам. Моего знакомого схватили. - И повесили?-Саколич даже с ногами залез на диван, потеряв острастка перед хозяином. - Не... Двадцать лет катарги.-Тарвецки задумна паглажвав свои запясци.-Он отбыл три. Как он гордился собой! С какой легкостью носил оковы! А тогда встретился с бывшими товарищами отца. Узнал, что живут там, в тайге, несколько инсургентав - после каторги их оставили на вечное поселение. И что они воевали в том же отряде, где и отец. Молодой катаржанин сразу попытался сообщить о себе, встретиться. Но ни один не захотел к нему прийти. Мой знакомый решил, что они просто очень старые. Наконец ему удалось встретиться с одним из них. Как хотелось услышать восторженных воспоминаний об отце! Не услышал. Постепенно - все жалели его, не хотели говорить прямо - понял: все ложь. Его отец не был для них героем. Некоторые считали его просто за трусов. Были и уверены, будто он - предатель. Убит молодым человек действительно усмирять восстание - но делал это по убеждению, выполняя свою работу. Им презирают меньше, чем юнаковым отцом, который - нужно было арестовать-сломался, как стебли льна под ударами била Терница. А потом, отпущен после суда, который стал для многих смертным приговором, до конца жизни вдова собой мужественную жертву. Затлумив мозги молоденькая суседцы. Усё жизнь завидовали университетской другу, который делал карьеру в Питере. После этого мой знакомый с каторги сбежал. - Как? - Долго рассказывать. Если душа охвачена адском огнем, тело протопить себе путь. Шел через тайгу, до моря. Нанявся матросом на маленькую рыбацкая Шхуна из Гонконга - У них трое умерло от жавтухи. Япония, Корея, Индонезия, полуостров Молока. Он бродил по таким экзотических местах, что экзотика навязали на зубах. И мечтал вернуться в Беларусь. Тем более он не ездил в удобных колясках под зонтиком, в пробкавым шлеме и белом пиджаке. Ходил пешком, наймаючыся на самую черную работу, чтобы заработать денег на дальнейший путь. Однажды его наняли переоденут покойников - ниже в той стране опуститься невозможно. Носил тюки с шелком. Собирал пальмовых масло. Даже какое-то время змей учился ловить. Больше всего ему не хватало. Знаешь, чего? Льна. Белорусского льна. Синего нежно поля, через которое так любил бегать в детстве. Но оказалось, лен есть и на полуострове Молока - Новозеландский лен, совсем непохожим к нашему. С шорсткими письмами веером, с желтыми цветами. Сейчас покажу. Тарвецки подошел к шкафы, из-за стекла которой так и метила выскочить засушенный ящерицы. - Вот. На далани географа лежала сухая цветок, будто сделана из верной египетского пергаменте. - Ничего особенного, на табак похоже, - проворчал Михаил. - Она была яркой, как одуванчик,-грустно промолвил географ. - А что с вашим другом случилось дальше? - Вопрос прозвучавшее глухавата, так как Михаила потихоньку начало хилиць в сон. Тарвецки понял это и заговорил сушэй, короткими, как насечаными, фразами. - Всякое было. Умирал. Выживал. Однажды заработал татуировок чуть ли не на всем теле - что поделаешь, гостеприимство тубыльцам. Прыстроився кочегаром на английское судно. И наконец попал в Европу... Охвачена войной. Но он дал себе слово - больше никогда никого не убьет. Ірваўся на Беларусь, как одержимый. Беларусь встретила пепелище. Из родственников - никого. Немцы. Белорусское правительство. Поляки. Снова Советы. Самое интересное, что при каждой власти его сажали. - За что?-Отбросив сон, натапырыв уши Саколич. - Не везло, видимо,-с 'едлива прокомментировал географ.-От немцев белорусы выкупили - он согласился работать в секретариате нового правительства. А поляки чуть не расстреляли - сочли советским шпионам. Пришла советская власть-снова забрали, уже как польского шпиона. Хорошо, в руководстве оказался человек из группы, когда готовила покушение в Питере. Если вспомнить, что мой знакомый попробовать пару десятков каталажак ходе своих блуждания по Азии-Европе, и с каждой вызвалявся, то он какой-то. любимец духа тюрьмы. - И что теперь с этим человеком?-Снова санлива поинтересовался Саколич. - Думаю, с ним все неплохо. Но что он не сделал для всего народа и части того, что мог бы - это тоже верно. Или ненавидел он своего отца? Знаешь, со временем понял, что должен быть ему благодарен. Кем бы он вырос, зная, что сын предателя и трусов? А так он - сын героя. Уже правальваючыся в сон, Саколич слышал сердито слова Тарвецкага: - Ну совсем никакого воспитания в этих советских барчуков. Хотя бы распранувся, что ли. А тогда под его голову продвинулась подушка. Сон пришел пестром птаха и уродливый лианы, которые Шевелились, словно щупальцы. И еще всплыли голос отца - откуда-то далеко, с детской памяти: "Нет, ты слышишь, Зойка, которую контр пришлось допрашивать. Рубашку сцягнулі - а под ней татуировки на всю спину! Да еще цветные - Как твоя платок У птицы. Говорит, Дикун расписывали. Ну, мы тоже ему распишам! " . Назавтра сын врага народа Михаил Саколич в кабинете директора клялся перед суворымі люди в штатском, что дальше будет тщательным, что это интэлигенцик с гнилым нутром Тарвецки, замаскированные шпион, погубил его отца, чтобы отомстить за свой арест. Он и его, Михаила, пытался заразить буржуинском пошасцю: говорил, что Бог есть, что большевики ошибаются. Враждебной адродде, конечно, парень. Но со способностями. К учителя стоит присмотреться. . В кабинет к цензора зашел высокий худой человек в очках. Было видно, что человеку больше всего хочется в этот момент оказаться в другом месте, но долг сильнее непамыснасць, и человек изо всех сил смахивает деловой позитив. - Вот, посудите, пожалуйста. Автора десять лет как реабилитировали, а рукопись до сих пор не выдан. Наше издательство хоть сегодня готово. Прекрасные познавательные повести для детей старшего школьного возраста. Вы же знаете, как не хватает нам такой литературы. Но в план никак не можем поставить. Повлияют вы на перастраховшчыкав! Цензор, сивагаловы солидный человек с паважнасцю, которая стала уже его второй оболочкой, уставил широко расставленные голубые глаза на папку. - Сигизмунд Станиславович Тарвецки. Это кто? - Это белорусский писатель!-Поспешил выдавец.-Много путешествовал. Преподавал в минских школах географию. Несколько рассказов напечатал в середине тридцатых лет. Наши специалисты считают - не хуже, чем Янка Мавр, писал! Да и сам Мавр его помнит, хорошо адываецца. Лицо цензора, застывшие, как мерзлой теста, не изменился ни одной черточку. - И где этот ваш. Тарвецки был в времена оккупации? Худощавый тела издателя напружылася: а чего еще ожидал, здесь все известно. - Был на оккупированной территории. Но ведь сами подумайте: какой трагической судьбе! В тридцать седьмом арестовали по каким нелепых обвинениям. Четыре года отсидел в Караганде, а перед самой войной приехал в Беларусь. А тут - бомбежки, немцы. Да, он устроился работать в школу - но сотрудничал с подпольщиками. Его немцы забрали, допрашивали, потом отправили в лагерь смертников Калдычава. Оттуда в сорок четвертом освободили партизаны. А в сорок шестом его снова арестовали - как немецкого слуг. Где он погиб, никому не известно. Но - реабилитирован полностью! Хозяин кабинета Лена пабарабанив сильными, неинтэлигенцкими, пальцами по столу, словно маленький барабанщик сигнализировать начало атаки. - Какой-то скользкий ваш Тарвецки. Такое впечатление, что он и до сих пор где-то бродит по миру, от тюрьмы до тюрьмы. Пристального надо быть, товарищ, особенно на фоне холодной войны. Ну, оставляйте, посмотрю. Издатель задушили дурное желание поклониться и вышел, назнарок стараясь сохранить спину выпрастанай. Страницы тихо шаргатали, выпраменьваючы бумажный пыль. "А интересно написано, жывенька, - думал цензор, прабягаючы глазами радки.-пампасах-лампасы, прерий-шмерыи. Об Малайзию так. трогательная. Смотри, артист который оказался в душе влюбёнец духе тюрьмы. " Зачакався этот рукопись... Смотри, бумага желтая, хрупкая - словно засушенный цветок малайский льна. Точнее, новозеландской. Широкая рука с седой волоске потянулась к хвоста одного из штампов, которые сидели на столе в ожидании, как птицы-падлаеды, губы нежно пахукали на торжественную резину. Резина сильно прижалась к бумаге, будто прысмакталася в пьяном поцелуе. На первом листе остались равны, как виселица, синие буквы: "В архив". И подпись цензора: "М. Саколич". 2009

1 2 3 4 5 Категория: Новости | Просмотров: 358 | Добавил: safthe | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0